РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ. АННА СОХРИНА. САПОГИ ОТ ЖВАНЕЦКОГО

— Какой прекрасный зал! — говорит Жванецкий. — Да, моих зрителей я могу встретить сегодня только в Аме-рике, Израиле, а теперь и здесь, в Германии. — Да, и впрямь, какой зал, — отметила про себя Рита. Как когда-то в Большом зале Филармонии, когда давали, к примеру, Спивакова с его «Виртуозами Москвы» и на концерт приходила вся интеллигенция Питера, или на концерте полузапрещенного барда, только-только начавшего свое восхождение. Какие лица! Какая атмосфера! Да, ей можно надышаться на много недель вперед, а потом вспоминать и смаковать медленно, по глоточку, в этих друг на друга похожих буднях сырой и сумрачной Германии, куда незнамо-негадано занесла ее с Гришей судьба. Кто думал? Кто рассчитывал? Кто знал? ... А в том солнечном и ярком апреле конца восьмидесятых, когда все вокруг зашевелилось, забурлило, заговорило на разные голоса внезапно объявленной перестройки и гласности, они с Левкой Корецким оказались вдруг на Юморине в Одессе. И это, я вам скажу, было зрелище. — Таки да... — как громко восклицал бессменный фотокор их издания Левка, щелкая языком и комично закатывая глаза. Их поселили в гостинице на берегу моря с пышным названием «Аркадия», что в переводе с греческого означало — страна блаженства. В отеле жили все, кто имел хоть какое-то отношение к юмору в этой стране: завотделами сатиры газет и журналов, авторы эстрадных реприз, прославленные капитаны КВН, режиссеры всеми любимых комедий, сценаристы, телевизионщики, писатели... На девяносто процентов они были евреями. Риту этот факт поразил. И заставил задуматься. Получалось, что остроумно шутили в стране развитого социализма, говоря официальным языком, лишь лица еврейской национальности. А что остальные — не имели чувства юмора? И вся эта шумная, разношерстная, абсолютно неуправляемая публика с утра до ночи болталась по благодатно-теплой Одессе, отдыхала, флиртовала, вкусно ела, пила водку, посещала и давала концерты, завязывала знакомства, а также — сочиняла, ссорилась, хохотала, развратничала, шумела и пела песни, восхищалась, рукоплескала, напивалась и хлопала пробками шампанского — словом, гуляла от всей души, на всю катушку, как и полагается литературно-артистической богеме. Толстый, бородатый Левка, шумно сопя, неуклюже топал рядом повсюду, бросая на Ритку влюбленные взгляды жертвенной коровы. Ее роман с Гришей тогда был в самом разгаре, и она бегала ему звонить три раза на день, подробно пересказывая все произошедшее. Ее душа была с Гришкой в Питере. И та пьяно-терпкая, шальная атмосфера Одесской Юморины задевала ее лишь краем, как теплая летняя гроза, прошедшая стороной. Однако творческий вечер Жванецкого, проходивший в огромном роскошном Оперном театре, запомнился Рите надолго. Как этот толстенький, невысокий, лысый человек вышел на сцену, смешно взмахнул руками, и зал встал на едином дыхании и долго-долго хлопал, не давая ему сказать ни слова. Жванецкий кланялся, прижимал руки к сердцу, качал головой, призывая публику закончить овации, а люди все рукоплескали благодарно и не хотели занимать свои места. — Вот это да! — восхищенно присвистнул Левка. — Рита, да он же национальный герой! То был самый хмельной год перестройки, ее начало, когда вдруг поверилось, что и в самом деле все возможно изменить к лучшему, перестроить, наконец, для блага людей, и что железные, заржавевшие колеса государственной махины стали со скрипом разворачиваться, открывая окна стремительного свежего воздуха. И Жванецкий рассказывал о своей первой поездке в Америку, о встречах со школьными друзьями, эмигрировав-шими много лет назад, читал новые рассказы. И люди смеялись и плакали. Плакали и смеялись, очищаясь этими слезами и смехом от всего тяжелого и липкого, что скопилось в их душах. И были благодарны автору за это счастливое свой-ство его таланта. После концерта Жванецкий вышел на улицу, и у театрального подъезда его окружила плотная толпа. Люди подходили, началась давка, и он просто чудом сумел протиснуться в дверцу новеньких «Жигулей», машину его приятелей. И тогда толпа подняла машину и пронесла по улице на руках вместе со всеми пассажирами. — Народ чтит своего героя, — сказал тогда Левка. — Тебе не приходило в голову, что во времена застоя тоже была гласность? Она называлась Жванецкий. Потом они вернулись в Питер, Рита написала вполне приличный репортаж, и его напечатали вместе с Левкиными снимками. Прошел год. Они с Гришей поженились и жили в маленькой квартирке на Петроградской. Рита уже работала по договору в хорошем литературном журнале, куда привел ее добрая душа Левка. И жизнь пошла яркая, насыщенная, интересная. Журнал только что напечатал повесть «Интердевочка» одного ставшего сразу же известным автора. Главной ге-роиней повести была валютная проститутка. Это было открытием темы, и вещь произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В образовавшуюся брешь хлынула лавина читательских откликов. И у Риты, трудившейся в отделе писем, и у ее начальницы Ариадны, стареющей красавицы с пепельными волосами и миниатюрной талией, начались сумасшедшие дни. Писали женщины и дети, студенты, пенсионеры, курсанты военных училищ и старые большевики. Кто бы мог подумать, что тема продажной любви за твердоконвертируемую так взволнует общество! Письма читателей несли мешками. «Да если бы мы раньше знали, что проститутки за валюту так зарабатывают и так живут, то разве стали бы учиться в своем педагогическом?» — писала группа студенток педучилища. Автора проклинали и восхваляли, требовали наградить почетным званием и призвать к ответу по суду за оскорбление общественной нравственности. «Зачем я двадцать лет училась? — возмущалась одна дама, кандидат наук, — если за полгода в своем институте получаю столько, сколько эта девица за ночь?» — Рехнуться можно, — подвела итоги Ариадна, распечатывая очередное письмо, — такое ощущение, что все наши бабы испытывают горькое сожаление лишь о том, что не стали валютными проститутками, а пошли в инженеры, учителя, врачи. Их разговор прервал появившийся на пороге завотделом сатиры и юмора журнала Костик Натрухан. Костик был знаменит тем, что написал джентльменский кодекс: «Должен ли джентльмен держать вилку в левой руке, если в правой он держит котлету?» Или: «Должен ли джентльмен желать даме спокойной ночи, если дама спокойной ночи не желает?» Костик относился к Рите своеобразно. Считая себя неотразимым женским сердцеедом, он никак не мог понять, почему Рита совсем не отвечает на оказываемые ей знаки внимания. — Неужели ты мне так никогда и не дашь? — спросил он задумчиво, поймав Риту в редакционном коридоре. С появлением Костика Рита внутренне напряглась. — Старуха! — значительно проговорил он. — Еду встречать Жванецкого. От журнала нужна красивая женщина — беру тебя. — Наглец! — сказала Рита и согласилась. И они поехали в аэропорт встречать Жванецкого. И когда Жванецкий сел рядом с Ритой в машину и с любопытством окинул ее взглядом, она сразу же отметила удивительное свойство его глаз — как бы вбирать в себя все окружающее, и еще их цвет — светло-серый. Жванецкий стал что-то рассказывать, и она поняла, что этот недоговаривающий, смещенный, как бы с «акцентом», язык его моно-логов и реприз, от которых публика на концертах валилась от хохота, органичен и присущ ему в жизни. Он говорил, как писал, и писал, как говорил. Они ехали пыльными ленинградскими улицами, притормаживая у светофоров, и он рассказывал, как они с Ильченко и Карцевым жили в новостройке, приехав из Одессы. Как искали счастья в театре у Райкина. Как он был влюблен в одну красивую молодую женщину, а она, обидевшись на то, что он не торопится жениться, уехала в Америку. Тогда они были молоды, веселы, беспечны... Рита слушала Жванецкого и чувствовала, что от него идет бодрящая энергия. Как сказал бы Левка Корецкий, по-следнее время увлекающийся всякими магиями и экстрасенсами: Ритка, этот человек — мощный донор. Наверное, это чувствовали и зрители на его концертах, заряжаясь животворящей энергией, а значит, любили его не зря. Они высадили Жванецкого у дверей «Астории». Он торопился: его ждали встречи, друзья, заказанные столики в ресторане. — А Жванецкому ты бы тоже не дала? — с ехидцей спросил Костик. Рита промолчала. А через неделю она заскочила по каким-то делам в Дом актера на Невском, и когда уже собиралась уходить, то увидела, как навстречу ей по коридору, заполняя собой все пространство, движется улыбающийся Жванецкий. — Ну вот, — сказал он, беря Риту за руку. — А я вас запомнил и очень рад встретить. Пообедаем вместе? Рита замерла заворожено, порозовев, как школьница. И безоговорочно пошла вслед. За накрытым столом сидело несколько человек. — Так, — сказал Жванецкий, галантным жестом усаживая Риту за стол. — Мы же не можем обедать без общества красивой женщины. И обед начался. Рита ощущала себя королевой. В честь нее произносились тосты, рассказывались смешные исто-рии, говорились речи. Этот обед Рита запомнила на всю жизнь. Казалось, что эти талантливые, неординарные мужчины соревнуются за право понравиться ей, лидировал, конечно, Жванецкий. — Яша, а сколько мы вчера заработали? — спросил Жванецкий у пухленького чернявого мужчины, коммерче-ского директора вновь созданного театрального кооператива. Тот глянул в засаленный блокнотик: — Вчера? Восемьдесят тысяч. Рита округлила глаза. Большинство ее знакомых тогда еще работали на государственных службах с окладом 100–150 рублей, кооперативы еще только-только появлялись первыми робкими росточками, и кооператоры с их баснословными заработками были редки, как экзотические птицы. Сама Рита в своем журнале получала 110 рублей, а ее муж Гриша — 150. — Риточка, — Жванецкий наклонился к уху. — Давайте выйдем на воздух. До моего концерта еще три часа. И они вышли на солнечный, многолюдный Невский и зашагали в сторону площади Восстания. — Скажите, Рита, — вновь касаясь ее руки, проговорил Жванецкий. — Вы ведь замужем, да? Рита кивнула. — И муж наш человек? Рита с улыбкой посмотрела на Жванецкого. — Да. Он слегка вздохнул и развел руками. — И у вас все хорошо? Ну... Я рад. — Знаете, Рита, — сказал Жванецкий. — Друзья сказали мне, что здесь неподалеку открыт первый кооперативный рынок. И они свернули на Лиговку в сторону Некрасовского рынка. Рынок гудел и разнообразно пах. Они поднялись на второй этаж, где кооператоры торговали одеждой и обувью. Жирный усатый грузин торжественно возвышался над прилавком с обувью. В центре прилавка стояли высокие красные сапожки из кожи с узким ладным каблучком — Ритина мечта. Рита остановилась, повертела сапоги в руках. — Сколько стоит? — поинтересовалась она. — 150, — процедил грузин, не удостаивая ее взглядом. — Нравится? — спросил, вставший за ее спиной Жванецкий. — О чем речь! Я тебе их куплю. — И полез в карман за бумажником. — Не надо! — вспыхнула Рита. — Я их не возьму. Одно дело женщину обедом покормить, другое... — Слушай, дэвушка, — сказал грузин, поманив Риту пальцем. — Это кто такой рядом с тобой будет. Лицо что-то знакомое... — Это Жванецкий, сатирик, — доверчиво разъяснила Рита. — Жванецкий?! На бесплатно! — И прежде чем Рита успела опомниться, грузин ловко уложил сапоги в коробку, захлопнул крышку и всунул ей в руки. Далее произошла немая мимическая сцена. Смущенная Рита отпихивала коробку назад, в то время как Жванецкий безрезультатно пытался отдать деньги своему неожиданному поклоннику. — Зачем не хочешь? Хочу подарок делать! — бил себя кулаком в грудь грузин. Напротив них стали останавливаться люди. — Смотри, Жванецкий! — сказала молодая женщина своему мужу. — И впрямь, — изумился тот. — Жванецкий! Жванецкий! — закричало вокруг несколько голосов. Рита с пылающими щеками, так и не сумев отдать сапоги грузину, в сердцах бросила их на пол и, продравшись сквозь толпу, побежала к лестнице. Внизу на улице ее догнал запыхавшийся Жванецкий. — Рита, к сожалению, мне надо уходить. Скоро концерт. Дайте-ка, я запишу свой московский адрес и телефон. Будете в Москве — заходите. Рита достала записную книжку. Крупным корявым почерком он написал: Мих. Мих. Жванецкий. Адрес, телефон. Чмокнул Риту в щеку и размашисто расписался. Болтливая Ариадна на следующий день раззвонила по всей редакции историю о том, как Жванецкий сапоги Рит-ке дарил. Заинтригованные сотрудницы прибегали с расспросами, охали и восклицали. — Духи от Диора, сапоги от Жванецкого! — насмешничала полногрудая корректорша Машка. Но все женщины редакции были единодушны в одном — сапоги она не взяла зря. Особенно переживала Ариадна. — Это ж твоя месячная зарплата, — сокрушалась она. — Так и проходишь всю жизнь с голым задом... И сейчас, спустя десятилетие, сидя в полутемном зале рядом со своим мужем здесь, в Германии, на концерте Жванецкого, Рита вспоминала себя и ту прежнюю жизнь и с грустью подумала, что Ариадна, пожалуй, была права. И вечером, засыпая, она еще раз восстановила эту историю в мельчайших подробностях. — Надо бы ее кому-нибудь рассказать, — подумала она. Да только кто ж теперь поверит?..